По ее имени невозможно догадаться, что она родилась в Ташкенте. Когда Кристина Папст приехала поступать в Германию в театральный вуз, то услышала: «С таким акцентом вам никого, кроме русских проституток, играть не светит!» – «Как бы не так!» – пообещала себе Кристина, и первой ролью, которая ей досталась, стала роль… американской стриптизерши. Сегодня она играет на сценах Berliner Ensembles и Comödie Dresden.
В интервью актриса рассказала о необычных способах избавиться от акцента и о том, какие трудности ждали иностранку при поступлении в немецкие театральные вузы.
Кристина Папст, фото: Heike Steinweg
— Ты начала учить немецкий еще в Ташкенте?
Нет, только в Германии: когда мне было 18 лет, мы переехали из Ташкента в Дрезден. Я понимала, что с акцентом в актрисы мне будет не пробиться, поэтому полтора года проучилась на сценографии, а потом уже стала пробовать поступить на актерский. На прослушивании в Лейпциге профессор поговорил со мной на немецком, а затем задал какой-то вопрос на неизвестном мне языке. Я ничего не могла понять. Оказалось, он пытался блеснуть знанием русского. Я этого никак не ожидала и попросила повторить вопрос по-немецки. Его это очень задело. Даже когда он объявлял результаты (разумеется, меня не взяли), он обиженно отметил: «Мы здесь выросли, мы жили в ГДР, мы говорим все на русском языке, мы пили с Высоцким и с Любимовым. Я вижу, что ты просто пытаешься копировать русских актрис, а своего у тебя ничего нет». Я все думала, каких же это актрис я копирую, а на ум только актеры приходили.
— На каком языке проходят прослушивание в театральные вузы в Германии?
По-разному. Иногда тебе просто дают сыграть монолог, а иногда начинают вместе над ним работать. Если у комиссии впечатление, что ты что-то про себя сконструировал, что от тебя далеко, то пытаются найти твой стержень в твоем родном диалекте. Баварца, играющего на литературном немецком, могут попросить сыграть на диалекте. Это же метод Брехта: как только человек начинает говорить на родном диалекте, у него меняется голос и пластика.
— На занятиях к тебе был особый подход как к иностранке?
К сожалению, нет. В Берлинской школе театрального искусства имени Эрнста Буша, куда я в итоге поступила, на сценическую речь у меня было столько же времени, сколько и у немцев. Многое, особенно в работе с акцентом, приходилось добирать самостоятельно. Но таков общий принцип школы Буша – установка на самостоятельность. Хотя я знаю, что в других институтах, в том же Берлине, в Берлинском университете искусств, иностранцам давали в три раза больше часов на занятия речью.
— Какие ошибки труднее всего было устранить?
Для меня убийством были немецкие гласные. Понять, чем русское оотличается от немецкого, и на автомате говорить правильно было для меня самым сложным. Этот звук тебя всегда выдаст. В немецком их два – долгий закрытый и короткий открытый. К тому же немецкий о никогда не превращается в а, не редуцируется. Потом умлауты: немецкое Frau Müller мы пишем и произносим как фрау Мюллер. В немецком м не смягчается, а гласный остается коротким. Русское фрау Мюллер звучит для них скорее похоже на Миллер.
Вообще славян предают именно гласные, не согласные. Русские гласные все очень открытые образуются скорее сзади. А немецкая речь вся впереди. Было даже такое упражнение – очень мне помогло – говорить с пробкой во рту, чтобы вся речь концентрировалась впереди. Поэтому русское ы почти невозможно объяснить немцу: оно образуется глубоко, а немцы пытаются его произносить впереди у губ и у них получается обычно, например, не мы, а что-то вроде муй.
— Тебе давали специальные упражнения?
Вообще при работе над произношением в немецких вузах больше внимания уделяется согласным, потому что, когда ты неправильно выговариваешь конец слова, тебя трудно понять. Чтобы избавиться от акцента, нужно понять, как устроены эти звуки. И мало это понять, нужно, чтобы так произносилось на автомате. И трудность была в том, что специальных упражнений для борьбы с акцентом не было. Преподаватели чаще не объясняли, что именно не так в моем произношении, а говорили «а-а-а, это опять твой русский о».
— Какое упражнение было самым любимым?
Говорить с набитым ртом: нужно было жевать и говорить так, чтобы еда не вылетала, но чтобы тебя можно было понять. Сложное упражнение, но интересное. Или скороговорка ich schaffe es schon, ich schwimme voraus (я смогу, я поплыву вперёд) – и так со всеми местоимениями очень быстро. Так не только артикуляция улучшается, но и мотивация растёт.
— Тебе удалось полностью справиться с русским акцентом?
Даже сейчас, хотя я уже давно избавилась от акцента, в эмоциональной речи спонтанно русские черты могут прорваться. А после учебы я говорила совершенно чисто, преподаватели меня даже называли „Sprechmaschine“ (говорящая машина).
— А ты не забыла русский в Германии?
Лет десять я не говорила по-русски вообще. Но потом во время работы над спектаклем «Фауст» в Berliner Еnsemble я вновь открыла для себя русский язык – мы должны были ехать на гастроли в Омск, я помогала режиссеру Мартину Вуттке коммуницировать с российскими партнерами. Поначалу я была как собака – все понимала, но ничего не могла сказать. Я стала смотреть русское телевидение, слушать аудиокниги. Это все было для меня болезненно, так как язык очень сильно изменился, ведущие то и дело употребляют слова, которые у нас в школе в Узбекистане считались мусорными. Например, «реально» – «нереально». Потом я переехала в Берлин, и здесь нашлось много русских друзей и соседей, с которыми мы говорим только по-русски.
— А немцы не обращаются к тебе с просьбой научить их русскому акценту?
Обычно это кто-то, кто снимается в сериале, и нужно опять сыграть или русскую проститутку, или русского мафиози – для русских почему-то редко случаются другие роли на немецком телевидении. С такого рода проблемами я столкнулась во время учебы. Началось все с моей попытки поступить на актерский в Потсдаме. Я прошла все этапы прослушивания, но преподавательница сценической речи сказала, что не хочет меня брать, потому что с таким акцентом у меня нет шансов и максимум, что мне светит, – играть проститутку в сериале «Tatort». Меня это очень задело, и лишь потом я узнала, что она сама была славянкой и когда-то хотела стать актрисой. И случилось так, что в последний год моей учебы в Школе Буша, она перешла туда преподавать. Самое смешное, что однажды у нас было упражнение на смешение идентичностей (нужно было играть то роль, то самих себя), и моя героиня как раз решала проблему того, как начинающим актерам пробиться. Проблем из-за акцента и русскости было много, особенно во время учебы. Но я должна сказать, что что-то из этого - правда, а что-то – мой вымысел. Когда ты боишься, что тебе будут тыкать в твое происхождение, когда ты в это веришь, то находишь себе доказательства этому в жизни. Первая роль, которую мне дали на первом курсе, была роль стриптизерши. Хотя это была американская пьеса, моя героиня тоже была американка, думаю, к моему происхождению никакого отношения это не имело.
— А бывало так, что происхождение, наоборот, помогало в карьере?
Бывало, но вспомнился такой недавний случай: Театром имени М. Горького в Берлине с прошлого сезона руководит женщина, турчанка, многие мечтали попасть к ней в труппу. У нее уже до этого был маленький театр в Берлине, где играли в основном турки. Когда она стала набирать новую труппу, были слухи, что в первую очередь туда будут брать турок и русских. Резюме отправила и я. Всех русских, которых я знаю, приглашали, меня – нет. Говорят, что на прослушивания приглашали либо по знакомству, либо смотрели на имя на конверте. Мое – Кристина Папст – не славянское и не турецкое. Я вот теперь думаю, не перевести ли мне своё «слишком немецкое» имя на русский. Буду Кристиной Папаримской!
Виктор Тимофеев.
Оригинал статьи опубликован в онлайн-журнале «Германия и Россия»